Глава 5. Дождь.
Выступление Хардина не запомнилось почти никому из друзей — и не потому, что он плохо пел: учитывая, в каком состоянии находился певец, исполнение было блестящим. Все мысли каждого из мужчин были заняты Флоренс, и для сцены не оставалось ни внимания, ни сил. Они организовали возле девушки дежурство, хотя не имели ни малейшего представления о том, что надо делать — а то, что хоть что-то надо делать, было бы понятно любому дереву, окаймлявшему поле Ясгура. У Чарли мелькнула было мысль смотаться за помощью в палатку к Уэви Грэви, лидеру коммуны «Hog farm», но как только он осмотрел поле, где люди буквально друг на друге стояли, сидели и лежали в самых разнообразных позах, эта мысль тут же исчезла из его головы также, как и появилась.
Сама же Флоренс постепенно впадала в странное забытье, находясь между двух реальностей. Острая боль от схваток превращалась в тупо-ноющую и приобретала красноватый оттенок, вырываясь наружу из её естества маленькими гейзерами в такт музыке, доносящейся до неё словно сквозь пелену ваты. В её собственном представлении она лежала на границе воды и песка в полной жаркой темноте, широко раскрывая рот от нехватки воздуха; странный огонь жёг её изнутри, а невидимые волны с тихим шелестом проникали в неё. Каждая новая волна поднималась по организму всё выше и выше, и девушка инстинктивно боялась, что она вот-вот погребёт её под собой. Но каждый раз волна не доходила каких-то нескольких дюймов до макушки и уходила назад странными толчками. Иногда же в окружавшей её темноте начинали кружиться цвета, и Флоренс шептала: «Радуга... радуга...»
... Стюарт осторожно высвободил руку из цепких пальцев девушки и размял кисть.
— Ну как она? — настиг его шёпот Льюиса.
— У неё «приход», — отозвался парень. — Пусть уж лучше так...
— «Лучше так...» — проворчал Льюис. — Кому — лучше?
— Да заткнись ты, умник, — шикнула на него Молли. — И вправду раньше надо было думать...
Неожиданно из горла Флоренс донеслись булькающие звуки, словно девушка чем-то захлёбывалась. Стюарт испуганно приподнял ей голову, и в тот же миг на него попала слизь — девушку вырвало. Он нащупал бутылку с водой, чтобы обмыть ей лицо и заодно привести в порядок себя, как вдруг почувствовал, как что-то капнуло сверху на руку. Ещё раз... ещё пару раз... Ничего не понимая, Стюарт вытянул ладонь, сразу покрывшуюся сеткой мелких капель.
— Это что — дождь? — словно издали донёсся до него голос Люьиса.
— Твою ж мать... — выругался Чарли. — Этого ещё не хватало... — Он приподнялся, снял с себя куртку и протянул её Стюарту: — Возьми, это для Фло. Может, придумаешь что.
Парень задумчиво повертел куртку, затем внимательно посмотрел на девушку
Время от времени сквозь зубы прорывался стон, исходивший из самой её сути. Не придумав ничего лучшего, Стюарт отёр ей лицо и лоб, смочил губы и прикрыл курткой голову; затем на минуту отвлёкся, привлечённый необычными звуками, доносившимися со стороны сцены.Он и не заметил, как сменился исполнитель. В резко-ярком светлом пятне посреди летнего дождливого вечера можно было разглядеть невысокого человека, сидящего прямо на сцене и с мастерством факира извлекавшего из ситара стеклянные восточные задумчивые звуки. Стюарт догадался, что это — Рави Шанкар, и стал слушать с удвоенным вниманием. Постепенно мир вокруг стал расплываться, и парень оказался в непонятно-тёплой, слегка влажной пустоте, в которой со всех сторон звучала странная медитативная музыка. Для него полностью пропало ощущение времени. Он даже забыл о том, что рядом с ним мучается схватками девушка — он полностью растворился в ситаре, сам превращаясь в эмбриона, которому ещё только предстояло родиться на белый свет. И на мгновение он как бы увидел всё со стороны: летний вечер, многотысячная молчаливая толпа, сидящая под накрапывающим дождём, в котором серебристыми нитями звучали загадочные в своей высокой мудрости звуки... Если когда-либо в жизни, а не в фантазиях Дали, и существовал сюрреализм, то он был представлен во всей своей красе именно в эту поистине величественную минуту, наполненную метафорами и аллегориями.
Дождь усиливался, потом опять ослабевал. И, словно в унисон с ним, инструменталка Шанкара то ускорялась, взбудораживая фантазию и нервы, то вновь замедлялась, отпуская человека на волю потока Вечности. Казалось, вся Вселенная готовилась родиться заново — в Новом Свете, под восточную музыку, звучавшую в дожде. Всё было символично — как в храме, во время священнодействия. А наибольшим воплощением новой жизни, рождавшейся на глазах у всех, была хрупкая симпатичная девушка, которая должна была в старых, как сам мир, муках вот-вот подарить ему новую жизнь. И всё её благословляло на этот подвиг — и дождь, и музыка... Дождь очищал, а музыка успокаивала неизбежную боль. Стюарту вдруг показалось, что это — последний акт всемирной боли, что после сегодняшнего дня абсолютно всё будет по-другому — и жизнь, и любовь, и песни, и даже роды. И изменить всё это должна была новая Ева — новая жизнь. V ita nova.
«Нет, всё равно что-то изменится, — сказал сам себе парень. — Не может всё остаться по-старому после такого. Не должно всё остаться по-старому. Оно просто права не имеет — быть по-старому...»
А дождь усилился в очередной раз. И вдруг музыка, а вместе с ней и все нити волшебства неожиданно оборвались. Парень посмотрел на сцену и увидел, как Рави Шанкар встал и извинился перед всеми за то, что вынужден прервать своё выступление — «Понимаете, я боюсь намочить ситар. Дождь слишком сильный, и если мой ситар очень намокнет, я не смогу потом на нём играть... «. Слушатели разразились понимающими благодарными аплодисментами, индиец поклонился, соединив руки перед лбом, и ушёл со сцены.
В это время Флоренс схватила руку Стюарта и хрипло, утробно закричала. Вторя ей, где-то над Уоллквиллем глухо пророкотало, а через пару секунд в той же стороне резко, словно фотовспышка, небо прочеркнула молния...
* * *
22.20 15 августа.
— Мел, ты как? В порядке? Как добралась? Ты можешь петь?
Невысокая хрупкая темноволосая девушка, почти ребёнок, с выразительным восточнославянским лицом, на котором выделяются смешной «нос картошкой» и огромные чёрные глазища, вобравшие в себя чуть ли не весь мир, пытается что-то сказать, но вместо этого заходится сухим надрывным кашлем. В перерывах между приступами слышно, как стучат зубы.
— Майкл, ну какое «петь»? — вмешивается в разговор сидящая неподалёку молодая женщина с одухотворённо-волевым, словно пассионарным, чуть удлинённым лицом. — Ты только глянь на неё — она вообще сейчас может петь?
— Джоан, у меня другого выхода нет, — как бы оправдывается Майкл Лэнг. — Англичане из»Incredible« только что отказались выступать. Мол, не та погода для них, и вообще они не хотят испортить джимбри и сорвать голоса. — Лэнг пренебрежительно фыркает. — А мы и так выбились из графика. У нас половина приглашённых не выступит, если я сейчас прерву концерт, понимаешь? Пусть хоть фолк-сингеры выйдут, что ли...
— Тебе надо, чтобы кто-то пел? Давай я пойду.
— Джоан, ты пойдёшь последней. Ты только что вернулась с «малой сцены». Передохни немного. Тем более в твоём положении... Мел, как ты? Ты замёрзла? Что с тобой?
Девушка пытается что-то сказать, но вместо этого только мотает головой и снова заходится в очередном приступе кашля. Джоан энергично показывает рукой в сторону поля:
— Посмотри туда, Майкл. Ты видишь, сколько там народа? И ты думаешь, что все мы тут такие крутые, что у нас коленки не трясутся перед ними? Эта девочка на своём концерте хоть раз видела столько людей? Она просто разволновалась.
— Эй, кто-нибудь!...
