Ну что. Значит, ты — мой дневник? Будем знакомы: я — Ноги От Ушей.
Так, во всяком случае, меня зовут чуть ли не с горшка. Типа хвалят. Типа комплимент. Не могу сказать, что мне это неприятно, но если представить буквально — да уж, зрелище не для слабонервных. Вообще слова — прикольная штука. Вроде сделаны для того, чтобы люди понимали друг друга, а на самом деле только еще больше запутывают.
Вот и меня запутали, не успела и начать писать тебя, мой дневничок. Отвлеклась, а надо бы представиться как следует.
Конечно, у меня есть имя. Правда, оно совсем простенькое: Авдотья. Дуня. Дуська. Оно мне совсем не идет, по-моему. Гораздо больше мне нравится «Хлоя». (Обожаю Равеля! *) Или хотя бы «Лив», как у той, с кем меня вечно сравнивают.
Я похожа на нее, это факт (хотя еще не факт, кто на кого похож). Иногда она мне даже нравится; иногда я даже, когда смотрю на нее в «Ускользающей красоте», вдруг узнаю себя, вернее, какую-то новую, незнакомую часть себя.
Странно видеть своего двойника (двойницу?): будто смотришь на себя со стороны.
___
*Морис Равель — французский композитор, автор балета «Дафнис и Хлоя». — прим. авт.
Но я опять куда-то уехала. Меня все время куда-то уносит. Наверно, потому, что я никогда не писала дневник и не знаю, как это правильно делать.
***
Неделей спустя
И снова привет, дневничок! У меня потрясающая новость.
ОН МЕНЯ БЕРЕТ!!!
Меня! Дусю Лебедеву, балерунью из нашего обыкновенного ХУ*, юное дарование, артистку погорелого театра и т. п.! Сам Мэтр Филипп Боти! Тот самый Филипп Боти!!! Шеф вот той знаменитой школы, самый потрясающий танцовщик Франции и всей Европы!!! Буду бесплатно жить в его пансионе под Парижем, бесплатно учиться, а потом…
Даже и думать страшно.
Аааа!!!
___
*Хореографическое училище. — прим. авт.
А он такой классный. Я, как увидела его, сразу почувствовала. И потом, когда он говорил со мной — он совсем не страшный, не строгий, он как друг, хоть и старше меня на двадцать лет, и такой знаменитый, и говорил со мной по-английски, а я его так хреново знала тогда.
Да, похоже, в наш театр поступить сложней, чем к Мэтру. Неужели он взял меня из-за красоты, а не из-за таланта? Как она мне надоела, эта красота. От нее некуда деваться. Нет, ну не может быть, чтобы такой человек, как он, смотрел на морду лица и на тело, а не на то, что человек умеет. Не может быть.
***
Через три недели
Кстати, дневничок, раз уж мы с тобой знакомимся, опишу-ка я себя. Не вклеивать же в тебя мое фото, в самом деле. Это даже прикольно: нарисовать себя словами. Все равно в аэропорту нечего делать, а гадать, как оно будет там, у Мэтра, не имеет смысла: скоро все узнаю и все опишу. Божежмой, как страшно. Пустите Дуньку в Европу!!! ..
Итак. Вначале цифры: 175, 52, 89—58—88.18. (Лет, не кэгэ.) Дылда-каланча, короче. Волосы черные (если точней, то темно-темно-ореховые, но я люблю думать, что черные), прямые до лопаток, совсем не вьются. Морда лица длинная, овально-вытянутая, брови тонкие, чуть насупленные, глаза большие, настоящие зеленые, нос с очень плавным прогибом внутрь, чуть вздернут вверх, но не кончиком, не курносый. Губы выпуклые, мне даже один кинул про ботокс. Дебил. Грудь тоже, почему-то с большущими сосками, как у зрелых мамаш. Уши какой-то негуманоидной формы. Впрочем, все вместе смотрится довольно-таки приятно. Короче, Лив Тайлер, издание второе, дополненное. Кто ее видел, тот и меня видел. Она только чуть выше ростом, и у меня не такое холодное лицо, как у нее. И у нее красивей лоб, у меня он какой-то странный. Хотя я знаю, что я красивая. Даже чересчур. Я знаю, но меня это почти не радует. Мне все говорят: ты классно танцуешь, но ты могла бы и ничего не делать. С твоими внешними данными. (Слова-то какие, компьютерные: Внешние Данные) Могла бы просто существовать, или там моделью, и имела бы все. А я не хочу так. Я хочу покорять не красотой, а талантом. И я верю, что Мэтр увидел во мне талант, а не просто красивый фэйс и сиськи.
Кстати, когда я раздевалась на консультации, почти не было стыдно. А ведь я ни перед кем еще не раздевалась. «Хорошо, что ты не бреешь волосы вокруг вагины», сказал Он. (Так и сказал: «near the vagina) «Женское тело должно быть таким, каким его создала природа…»
Ему нужно было увидеть мое тело, и он его увидел. Чего тут стесняться?
***
Через четыре дня
Сегодня был первый урок.
Дааа…
Пять с половиной часов без перерыва, без малюсенького передыха даже. Уж на что я фанатичка — и то. А он как огурчик.
Прости, мой дневничок, но я не смогу об этом писать. Не хватит слов. Мне теперь так мощно хочется жить и танцевать, и работать, работать, работать, чтобы стать такой, как он, или хотя бы приблизиться, и я не хочу отдыхать, не хочу никогда спать, только тело у меня дохлое, не выдерживает, отстает от души, и мне хочется выкинуть его на помойку, хоть оно и красивое. Я даже во сне танцевала, когда пришла в комнату и отрубилась, и теперь мне будет скучно спать, я буду хотеть поскорей проснуться и пробовать то, что он показал, и танцевать, танцевать…
Уфф. Надо переключиться. Нельзя быть такой впечатлительной. Опишу-ка я свой новый дом. Я живу в пансионе вместе с другими девочками — студентками Филиппа (он просит, чтобы его так и называли — Филипп). Я не говорила, что он берет только девушек? И в интервью, которое я видела на ютубе, он говорил, что не работает с танцовщиками, потому что для результата очень важна «химия» между полами (он так и сказал). А воспитание танцовщиков он доверяет геям. Так и сказал.
Ах, эти французы…
Так вот. Мы живем в Виллен-сюр-Сен, это такой поселок под Парижем, в двухэтажном коттедже, построенном специально для нас. Там есть бассейн, джакузи, терраса с пальмами и хрен знает что еще, я пока не изучила.
Филипп занимается с нами в студии (отдельное здание рядом с коттеджем), а сам живет неподалеку, 5 минут ходьбы. Я еще у него не была, а девочки все были, конечно. Они намекали мне, что первый визит домой к нему — это чуть ли не ритуал какой-то, вроде посвящения. Не знаю, может, я не поняла их.
Они все классные. Их девять штук, шесть француженок — Марта, Люси, Анет, Доминик, Софи и Таня (ага, француженка Таня, рыжая такая), и еще две американки, Дженис и Сьюзен, и одна испанка, Лизель. И я. Десять будущих звезд мирового балета.
Они все уже объездили с ним весь свет. Я не видела, как они танцуют, но они все такие потрясающе красивые и легкие, как из другого мира. Правда, уже две из них сказали мне, что красивей меня никого в жизни не видели. Люси и Таня. Ну, француженки…
А я представилась им Хлоей. И теперь они все меня так зовут, я уже привыкла. Вот дура!
***
Через полторы недели
Он такой удивительный. Кажется, что я знаю его много лет. Еще до рождения. Я забываю, что говорю с ним на чужом языке, забываю, что я ученица, новенькая. Все на свете забываю, кроме танца. Он читает мои мысли. Все, что он говорит (и КАК говорит, как смотрит на меня, как трогает, направляет) — все как-то удивительно попадает в меня, прямо в яблочко. Я понимаю каждый его взгляд. Мое тело не принадлежит мне, становится легче, как из воздуха, и отдается его мысли. Он ведет мое тело, а я парю рядом.
Мне кажется, что мы созданы друг для друга, и я так бы и думала, если б не знала, что нас таких у него десять человек, и его хватает на всех, на каждую из нас. Он мне друг, мне хочется ему все рассказать, всю себя, и меня останавливает только то, что у него ведь есть и своя жизнь, и нельзя же его перекармливать собой. Но все равно я ему все рассказываю, не могу удержаться. Даже про тот кошмар с краской рассказала, и он не смеялся.
Я, кстати, попросила его называть меня Хлоей, и он был не против. Сказал: о, какое красивое имя, оно тебе так идет. Ты знаешь, кто такая Хлоя? Я знала, но так себе, и он стал рассказывать. Он умеет самые скользкие вещи рассказать так естественно, что вообще нет никакой неловкости, будто ты всю жизнь об этом говорила вслух. С ним вообще невозможно стесняться.
Только теперь я понимаю, почему девочки так говорят о нем. Вполголоса.
А он сказал, что я очень талантлива, что я русское чудо и очень скоро буду выступать в лучших залах.
Боже, ну за что мне такое счастье?..
Кстати, в воскресенье он пригласил меня к себе. Я сказала девочкам, они очень обрадовались, обнимали меня, но так и не сказали, что будет. Говорят: сама увидишь.
Господи, ну как же дотерпеть? Сделай так, чтобы я уснула и проснулась в воскресенье…
***
Три дня спустя
Ночь. Все спят.
Пришла, девочки ждали меня, стали поздравлять, облизывать, а я была, как выжатый лимон — упала в кровать и отрубилась.
Два часа прошло, проснулась, и теперь не могу уснуть.
Что ж. Попробую все описать, как было.
Конечно, можно было предвидеть. Хотя нет
Я пришла к нему вся такая — накрасилась, зеленую тунику надела. Сама не знаю, почему. Иногда ведь удобно быть красивой: можно носить что попало, не краситься, и вообще ничего не делать с собой, только мыться и зубы чистить. Блин, опять я о какой-то ерунде…Он встретил меня такой торжественный, но совсем не официальный, с ним всегда легко, только чуть кололо сердце. Погасил свет, зажег свечи. Он так это делает, что от одного движения руки со спичкой хочется размазаться по полу, и чтобы он по тебе прошлепал, как по лужице.
Мы выпили шампанского. Потом говорили обо всем на свете. Было и торжественно, и так хорошо, я будто впервые могла обо всем об этом поговорить, и он все понимал. За пять минут я разделась перед ним вся, догола, и еще жалела, что больше нечего снять. Внутренне, имею в виду.
А потом он попросил, чтобы я разделась и внешне. Сняла все с себя, то есть. Ну, я сняла. Он уже видел меня такой. Я не стеснялась, это какое-то другое чувство было — что ты голая, совсем голая, и вот эти свечи, и торжественная атмосфера… Не знаю, как описать. Внутри кололо, как перед спектаклем, сладко так, захватывающе, и это чувство, что все твои голые места вдвойне голые, будто с тебя кожу сняли… Я ведь перед этим столько рассказала ему…
А он сам разделся. Он очень красивый, чокнуться просто. Тоже догола. И совсем не было неловкости, будто это самая естественная вещь на свете — его голый член, смешной такой, и яйца, поросшие рыжей шерстью. И так оно и было тогда. Он включил музыку — мою любимую «Дафнис и Хлою», я даже взвизгнула. И стал со мной танцевать. Сказал: импровизируй. Как я учил тебя. Дай своему телу рассказать о тебе, раскрыть тебя. Дай ему голос. Тем более — сейчас оно обнажено, ему ничто не мешает.
И сам стал танцевать и касаться меня, вовлекать — и я, конечно, втянулась. Так, как никогда еще. У меня было чувство, что я улетела куда-то внутрь, в музыку, и вокруг цветные звуки, и невесомость, и…
Он, когда касался меня — и руками, и бедрами, и членом — меня будто било током, и от этого тока мое тело подпитывалось и знало, как двигаться дальше. Не знаю, как это выразить. Я очень увлеклась и чувствовала, что танцую, как никогда, и, наверно, больше так не смогу. Это был мой звездный час, мой рай. И все ОН.
Когда пошла кульминация, он стал сильней трогать меня, прижимать к себе, ловить губами, а я (или даже не я, а мое тело) от этого только наполнялась музыкой и током, и танцевала, танцевала, и тоже все плотней, ближе к нему. Мой ум понимал, что все это в обычном мире нельзя, невозможно, что он возбуждает меня, ласкает мне соски и тело, и что уже танец — не столько танец, сколько почти секс, как у настоящих Дафниса и Хлои.
Я не сразу поняла, что дико хочу его, ведь я до того не была с мужчиной, возбуждалась только на порнушку, а это совсем другое. Всякое приятное трение о партнеров не в счет, да я и привыкла давно. Я поняла, что со мной, только когда он потрогал меня ТАМ.
Он как-то очень ловко сделал это на последнем, самом ослепительном аккорде, от которого волосы дыбом. Музыка остановилась, и я тоже, а он держал ТАМ руку и ласкал меня, дрочил мне письку, как я сама себя дрочу.
Это было невыносимо. Мне хотелось надеться на него, как тряпичная кукла, чтобы он дрочил меня внутри. Там все хлюпало, и мне вдруг стало так стыдно, что я чуть не грохнулась в обморок. Я вдруг поняла, что вся, как есть, со всем-всем-всем своим у него на виду, и он видит меня, как рентген.
Он нагнулся и поцеловал мне сосок, потом другой. Потом еще, еще и еще, с языком, а я стояла и хватала воздух, потому что я вдруг перестала управлять своим телом. Оно было не мое. Оно было его, и ему было смертельно хорошо и страшно.
— Подлинный контакт мужчины и женщины невозможен без любви, — сказал он. Он взял меня и держал, крепко так, вот даже и сейчас моя кожа помнит его руки, одна на бедре, другая на лопатке. — Мои ученицы добиваются таких успехов потому, что между нами нет барьеров. Я сливаюсь с ними телом и душой, мы становимся одним целым. Поэтому мы так понимаем друг друга. Я не принуждаю тебя, Хлоя, ты должна сама сделать выбор. Но… Иначе я не буду тебя учить, и ты вернешься домой. Ты девственница?
Я не ответила ему, и он кивнул:
— Тебя выдает каждое движение. В тебе сквозит дух непорочности. Отчасти потому твоя красота и действует так сильно. Но так не может быть всю жизнь. Ты должна вкусить любовь, Хлоя. И ты этого хочешь. Ты хочешь этого сильнее жизни. Ведь так, Хлоя? — говорил он, наклоняясь ко мне.
Я не могла говорить. Он стал целовать меня, и, когда его губы коснулись моих губ, это было так долгожданно, что я нырнула в них, вот просто прыгнула туда (хорошо помню это чувство), и…
Он меня так целовал, причем не только губами, а и руками, и всем телом… Я и смеялась, и плакала, и рычала, и кусалась, и терлась об него, и лезла, как мартышка… Я помню все как в тумане, будто это не со мной, а я со стороны смотрю, но все чувствую… Он вдруг подхватил меня и понес, а я ощутила, что веса нет, что я в воздухе, и закричала, а он целовал меня на весу, и потом опустил в постель, а я все кричала, как дебилка, и отползала от него — не потому, что боялась, а потому, что тело мое само кричало, а я не могла его заткнуть. Потом он был сверху, и я вдруг сама впилась ему в губы, стала целовать его, и руками вцепилась в его задницу…
Я не помню момента, когда произошло ЭТО. Все как-то смешалось, даже думать трудно, не то что писать. Помню его член в себе, глубоко-глубоко внутри. Совсем не так, как я себе представляла, когда дрочила. Помню боль, или даже не боль, а такую наполненность, или шок, не знаю как сказать. (Эротические истории для всех) Может быть, это и было то самое. Было мучительно, и в то же время хотелось, чтобы это не кончалось никогда. Я плакала, потому что помню мокрые щеки, или он облизал меня, не знаю.
Потом он гладил меня, поздравил с тем, что я стала женщиной, сказал, что я очень хорошо держалась, я очень чувственна, умею дарить удовольствие мужчине, и теперь мы с ним будем понимать друг друга до конца. Он хвалил меня, и мне это было так приятно, будто он сказал мне, что я танцую лучше всех в мире. Потом он сказал мне закрыть глаза и расслабиться.
Я знаю, что такое называют «куни», но тогда это для меня было не слово, и вообще тогда для меня не было слов, а было такое невыносимое, неописуемо стыдное удовольствие, которое я никогда не смогу выразить. Это и близко не лежало с тем, как я дрочила себя. Его язык обволакивал мне все внутренности, и я задыхалась, будто была при смерти, и когда наконец кончила — это было такое наслаждение, что я охрипла …от воплей. Я и сейчас говорю хрипло, когда проговариваю вслух то, что пишу (есть у меня такая привычка).
Он сказал мне:
— Теперь мы с тобой знаем друг друга до конца — так, как должны знать друг друга мужчина и женщина. Помни, что ты одна из моих учениц, и со всеми у меня такие отношения. Мы должны принадлежать друг другу и душой, и телом, иначе я не раскрою возможности ваших тел так, как мог бы. Ты можешь встречаться, с кем хочешь, можешь завести себе любовника, можешь даже выйти замуж, но пока ты учишься у меня — мы будем с тобой заниматься любовью. Иначе мы утратим контакт, и ты уедешь домой.
Он проводил меня до ворот, и там целовал чувственно, с языком, благодарил за полученное наслаждение, и я чуть не стекла у него по свитеру…
Меня так шокировало то, что сегодня было, что я запуталась. Я не знаю, что и думать. Я понимаю, как все это называется. Но это понимает мой ум, а мне хочется только одного: чтобы ЭТО повторялось еще и еще. Как можно чаще.
Сегодня — самый счастливый и самый кошмарный день в моей жизни. Прощай, Дуня! Теперь тебя нет.
Теперь вместо тебя — Хлоя, Чувственная Женщина в гареме. До смерти влюбленная в своего Султана, как и остальные его наложницы.
***
Два месяца спустя
Привет, мой дневничок! Вот и я. Прости, не писала долго, потому что не знала, кто я и что я.
Сейчас все более-менее устаканилось, и я смогу написать. Мы занимаемся с ним два раза в неделю (бывает, что и три). Примерно через раз у нас бывает ЭТО. Я никогда не прошу и не спрашиваю: Султан сам решает, КОГДА. И, надо признать, он всегда решает именно так, как нужно для танца. Меня это бесит, но зато теперь я понимаю, почему у него так танцуют. Я и сама чувствую, что выросла на сто голов, хоть изнутри всего не видно, конечно. Мне кажется, что во мне безграничные силы, я чувствую их, и очень часто ловлю ту самую волну, которая управляет моим телом, и тогда получается все или почти все, чего я хочу, и чего хочет он. Он все время хвалит меня, говорит, что я уникум, что вселенная существует ради таких чуд, как я, и много еще всяких красивых вещей мне говорит, а я хоть и знаю, что все это педагогика и стратегия, но все равно приятно.
Я обожаю его. Хоть и не так, как девочки — они прямо как фанатки на рок-концерте, честное слово. У меня есть за душой то, чего ему не видно, и он чувствует это, но все равно. Когда он со мной — я счастлива
Когда я занимаюсь, он всегда со мной, и мысленно, и наяву — в звонках и смсках. Мне кажется, он выделяет меня из других, дарит мне больше времени и внимания. Только бы девочки не заметили. А впрочем, может быть, он такой, что каждой из нас так кажется. Что именно ей принадлежит сердцевина Султана. Не знаю, я ведь не могу с ними об этом поговорить.Я много раз видела, как он с ними занимается сексом. И они видели наш секс, и говорили с ним и со мной, когда он трахал меня. У нас совершенно открытый доступ везде и всюду, двери никогда не закрываются — внутренние, я имею в виду. На воротах — код, который запрещено разглашать под страхом, эээ, изгнания (прикольно прозвучало, как в древних мифах). Секс — обычная часть наших занятий. Да, я забыла написать, что мы почти всегда занимаемся голышом. Ну, то есть голая — я, и все девочки, а он — не всегда. Он как-то продумывает это так, что это всякий раз уместно — и голое тело, и одежда. Ну, и мы тоже, бывает, тренируемся одетыми, если впереди выступление и нужно привыкать к костюму. Ведь мы уже два раза выступали, и я со всеми!
Девочки говорят, что это большая честь, и что их, когда они были новенькими, не брали с «дедами» (бабами? хи-хи). Значит, все-таки выделяет… Не буду об этом.
Мы выступали на закрытых презентациях. Была куча камер и папарацци, и я потом выслала маме журналы. Меня снимали и со всеми, и отдельно, даже гонялись за мной, а я тушевалась, чтобы девочки не ревновали. Но все равно в журналах меня в два раза больше всех девочек. Я отправила маме целых три журнала со мной, небось они там все в ауте. Я одетая — в хитоне, под гречанку, все прилично, хоть тут это вовсе не норма, кстати, девочки сто раз выступали и топлесс, и даже голышом, и мне тоже предстоит.
(Надеюсь, что я не кончу прямо на сцене, как это бывает, если видят наш секс, или как он трогает мне the vaginu)
Кстати, он говорит, что у меня самая красивая грудь, которую он видел. Не знаю, может, он всем так говорит. У Лизель тоже очень красивая, с маленькими коричневыми сосками, не то что мои дойки. Они, кстати, растут, и теперь у меня уже не 88, а целых 90, и наверняка будет еще больше, потому что он мнет их мне, как тесто, и я прямо чувствую, как они растут.
Вообще интересно смотреть, как он ласкает или трахает девочек. Невольно представляешь себя на их месте и думаешь: «а я тоже так закатываю глаза? тоже так выгибаюсь? тоже так смешно вою, когда кончаю?» Когда кто-то из нас кончает, принято аплодировать. Во время занятий многие сидят в студии — наблюдают, учатся. И я тоже сижу. Вообще эта атмосфера полной открытости, когда все интимное обыкновенно, как «привет» или «пока» — она здорово опьяняет, чего уж там. Настолько, что я перестала чувствовать рамки на улице, на людях, и мне теперь ничего не стоит…
Таня пришла, потом продолжу.
***
В тот же вечер
Вот пожалуйста: у нее какая-то дрянь в the vagine (видно, инфекция), дали ей мазючку, она сама не видит, попросила меня.
А чего стесняться, если я видела, как его член накачивал эту самую thevaginu, да и сама Таня трепалась со мной, когда я стояла раком (прости, дневничок) и стонала, как призрак? Выходило нечто вроде «нет, я не против женского секса… ааа… но сама не пробовала… оооу… никогда… ИИИЫЫ!!!» Аплодисменты, поклоны, занавес. Я под ним офигенно кончаю, и девочки всегда сопереживают, радуются за меня…
Девочки. Он все старше, я самая малявка среди них. И самая высокая, хи-хи. Самые старшие — Марта и Софи, им 23. Утром после моего Посвящения они устроили банкет в мою честь. Расспрашивали, как все было, требовали, чтобы я рассказала в подробностях. Страшно удивились, что я девственница. (Была) Заставили раздеться догола, стали щупать. Я уж приготовилась, что и они меня «посвятят», но нет, обошлось. Немного гладили, целовали руки, бедра, попу, и все. Таня, которая целовала мне руки, плакала. Говорила, что никогда не видела такой красоты. Я впервые смутилась от этого, и сама чуть слезу не пустила. Странно и глупо — плакать от своей красоты, да?
С ними легко и хорошо. Я знаю, что все девчонки занимаются друг с дружкой сексом, особенно Таня. Знаю, что и мне предстоит, но все оттягиваю и оттягиваю. Они прямо не спрашивают, они просто чувственно целуют меня в губы, в соски, и смотрят — как я. Не поддерживаю пока. Страшно. Не знаю, чего.
Кстати, все мои терзания по поводу нас с Падишахом отшумели давно.
Все-таки у меня никого нет, кроме него. И у девочек, насколько я знаю, тоже.
***
Через неделю
А сегодня у меня был первый сольный выход. Совсем небольшой, четыре минуты. В таком супер-пупер-офигезном зале с картинами.
Тьма журналистов, камеры и все такое. Шквал оваций. А мне было так легко, что даже странно: за такую легкотню так хлопают. Я даже почти ничего не почувствовала. Чувствовала только, что «не мой размерчик», что во мне силы — на сто тыщ таких выходов без перерыва.
Потом за мной гонялся табун пиджачных дядек и забрасывал предложениями. Танец и фотосессии. В основном, конечно, фотосессии. Шейх строго запрещает принимать любые предложения. Ну, я не предала его — всех отшила, хоть и сложно. Спасибо, он помог. Зато меня нафоткали прямо там, и я оторвалась по-полной — принимала модельные позы, выгибалась, как последняя бл… как пантера, я имею в виду. А что, «Черная Пантера» — было бы хорошо про меня. Эффектно…
Ну, и ваще. Это ведь был мой первый настоящий выход в парижский свет. Я одна, и Шейх здесь — ради меня, меня одной. Все кричали «Лив Тайлë, Лив Тайлë!» Задолбали. Ничего, думаю, скоро покажу вам Лив Тайлë. Запомните, как меня зовут. Скоро ее со мной путать начнут, а не наоборот.
Вот дура, аж самой смешно.
Но это фигня. (Написала бы крепче, да перед дневничком стыдно) Главное — сбывается. Cбывается!!! Пошел движняк, пошел.
ААА!!!
Сейчас буду лежать и мечтать, в каких офигительных постановках я теперь буду участвовать.
А ведь это, должно быть, совсем скоро. Мне кажется сейчас, что вот прямо завтра — столько во мне сил.
А я могла бы и завтра. Могла бы прямо сейчас…
***
В тот же вечер
Совсем забыла. Днем у нас была небольшая непонятка. Даже смешно писать.
На тренировке я хотела в туалет. По-большому.
Он не пускал меня: вдохновение, финишная прямая и все такое. Я смеялась, ныла, потом стала, как столб, и сказала: все, больше не могу. Если я пошевелюсь — из меня выльется.
А он дал мне тазик. Давай прямо здесь, говорит.
Я офигела немножко. Говорю — как это? Ну, ты же хочешь, говорит. Давай. Ничто не должно нас разделять.
Нет, говорю, я так не могу. Не буду. Лучше обделаюсь и запачкаю наряд (я в концертном была).
«Ты ни в чем не должна стесняться меня…»
«Не могу…»
Мы смотрели друг другу в глаза. Молча.
И — я повернулась и рванула в тубзик.
Потом все было хорошо, но почему-то во мне остался этот его взгляд.
***
Наутро
Завтра у Эмира день варенья. Девочки готовят ему Подарок. Это традиция.
В этом году две новеньких — я и Лизель. Нам все подробно рассказали, что и как. Что он любит.
Интересно, а они как узнали? Или это Знание, передаваемое из поколение в поколение?
(… а сам Эмир — Бессмертный, плясавший еще при дворе Мумиуса Надцатого, ага…)
Но я все равно в шоке. И Лизель, по-моему, тоже, хоть и не говорит. А что говорить? Отказаться нельзя. Вот просто нельзя.
Что ж.
И все-таки вам, Ноги От Ушей, хоть и муторно, но и любопытно до усрачки. Ведь вы всегда мечтали поучаствовать в таком, хоть и не решились бы никогда. Признайтесь в этом. Сейчас самое время сделать такое признание.
***
Ночью
Ну что ж. Опишу все, как было.
Когда пришли к нему — сразу оголились все, прямо в прихожей. Волосы стянули тугими узлами (в давке ведь можно и скальпа лишиться). Вылитые нимфы, даже курносая Марта.
Вышел Он, торжественный, особенный. Девочки сразу к нему — обнимать, раздевать, облизывать. Не все, конечно, десять гурий на одного султана — чересчур. Мы с Лизелью и еще несколькими стоим, лыбимся, как дуры.
А он шагнул к нам:
— Хлоя. Ты тоже хочешь меня поздравить? Таня, Дженис, пустите Хлою…
Я офигела. Конечно, обнимаю, целую его, трусь голыми боками о девочкины голые бока…
Раздели его, повели к кровати. Огромный сексодром, десять девочек запросто влезли, и одиннадцатый — Падишах.
Делаем все, как учила Софи: расположились вокруг него (в центре — Он-Солнышко, вокруг — мы, Его лучи), щекочем, почесываем, легонько так. Потом постепенно начинаем целовать, щупать… У каждой — свой надел: у кого рука, у кого нога. Мне досталось неинтересное: нижняя часть ноги, над щиколоткой.
Я волновалась, наверно, раз в сто больше, чем на сцене
Оно двигалось вместе со всеми, выгибалось, задирало попу, лизало обслюнявленную кожу Султана… Язык горел от соли. Никогда еще он столько не лизал…Мы очень быстро смешались в кучу малу, под которой был погребен Султан, и я уже лизала не ногу, а где-то около бедра, и рядом со мной был член — его взяла Сьюзен, а мне велела лизать яйца. Со всех сторон меня облепили девичьи тела, и вся эта масса непрерывно двигалась, стонала и обсасывала свою жертву, как армия голодной саранчи. Уже давно меня кто-то гладил, лизал, трогал мне щель, и я понимала, что вот оно, назад дороги нет, и отдавалась этим рукам и языкам, и сама лизала и тискала кого-то, не зная кого, и мне в волосы вцепилась рука Султана, кончавшего в рот Сьюзен…
Мы скоренько возбудили его по новой, и Таня влезла на него верхом (она определила для себя эту почетную роль), но Султан сказал:
— Хочу, чтобы Хлоя сделала это. Вчера был ее день, она заслужила.
Тане пришлось слезть, а я, не глядя на нее, протащилась по чьим-то спинам и головам, вся липкая, обслюнявленная, и наделась на султанский член. Дырочке сразу стало хорошо, когда ее расперло, а я наткнулась на взгляд Филиппа… и вдруг разревелась.
Это был полный пипец. Сижу на нем, качаюсь вверх-вниз — и реву в три ручья. Вокруг оргия, море гнущихся тел, а я всхлипываю все громче, и трахаю его сильней, сильней, пока не стала кончать. Все тело у меня пропиталось возбуждением и слезами, и я выла, прыгая на нем, как макака, молотила ногами по чьим-то головам и спинам, и мне было все равно. Мне было плевать…
Потом он сказал:
— Пришло время выразить мое отношение к вам, мои ученицы, мои красавицы. Я всех вас люблю, но каждую по-разному. Я покрою ваши тела краской, и ее цвет будет символизировать то, как я отношусь к каждой из вас. Это магический ритуал. Только так я смогу выразить вам всю полноту своей любви. Софи!
Вышла Софи, влажная, растрепанная, как и все.
— Нежная, добрая, чистая, светлая, как утро. Твой цвет — белый.
Я похолодела… Он стал белить Софи широкими мазками, как стену или потолок. Краска ровно-ровно ложилась на ее смуглую кожу, как снег. Султан не просто красил, а что-то говорил ей, ласкал ее, и Софи закатывала глаза…
— Марта! Живая, стремительная, непосредственная, как сама жизнь. Твой цвет — зеленый, цвет жизни…
— Доминик! Изысканная, утонченная, как аметист. Твой цвет — сиреневый…
— Анет! Глубокая, стихийная, как океан. Твой цвет — синий, цвет морских глубин…
— Сьюзен! Таинственная, интригующая, переменчивая, как луна. Твой цвет — серебряный…
— Люси! Твое имя — «свет». Поэтому твой цвет — желтый…
— Дженис! Смелая, раскованная, эпатажная… Твой цвет — оранжевый…
— Лизель! Чувственная, страстная, как сама Испания. Твой цвет — алый…
— Таня! Знойная, горячая, порой жестокая, как пустыня, порой бездонная, как космос. Твой цвет — черный…
Я совсем извелась. Слезы булькали во мне, как вода в чайнике, я едва держала их внутри. И эта краска…
Никому не рассказывала, кроме него. Это мой эротический кошмар. Меня красят, вот как их сейчас, но только несмываемой краской. Чаще всего золотой, как в Голдфингере. И я навсегда остаюсь в этой краске, и…
— Хлоя!
Аааа…
Выхожу к нему, улыбаюсь, как дура, и опять реву.
— Хлоя. Никакие слова не смогут выразить мое отношение к тебе. Поэтому твой цвет — золотой. Цвет любви и солнца.
Воцарилась тишина.
Султан достает баллончик и начинает поливать меня краской. Меня. Краской.
Она не чувствуется на коже, я просто сама собой становлюсь золотая. Сказочно красивый, мерцающий, неживой цвет…
— Закрой глаза. Задержи дыхание…
Красит мне лицо. Не дышу, но все равно чую запах — острый, убийственный, от него хочется кричать.
Облил меня в три слоя. Волосы, подошвы, уши, vaginu, кожу на голове, как и всем…
Не могу писать. Прости, дневничок.
***
Той же ночью
Домой мы все шли голышом (ну, кроме Султана, он-то оделся). Цветные, красивые и смешные.
Я …не знала, что мне чувствовать. Восторг, страх, отвращение.
И мой кошмар. Он сбылся. Я покрашена. Я золотая. Вся золотая, от ресниц до клитора…
Не знаю, почему так сводит с ума, когда на тебе краска, и ты сама не своя, не принадлежишь себе, ты живая кукла, вещь, у тебя отобрали тело, и от этого внутри так горько?..
Дома была вечеринка с дискотекой. Рок-н-ролл, мигалки, цветные тела и танцы без правил. Султан разрешил нам быть дикими и неправильными, и сам прыгал с нами, как горилла, лапал нас за сиськи и орал громче всех.
Не знаю, что я чувствовала. Наверно, ничего. Краска проникла мне внутрь и вытеснила все чувства. Султан норовил все ко мне, ко мне, а я отбегала, не давалась. Мелькание, огни, цветные тела, мое золотое тело, дикая музыка, металлические блики на моей коже, колючие взгляды на мне, Он, девочки, флюиды зависти, и снова — мелькание, мелькание, мелькание…
Потом Он ушел. Меня избегали, хоть и ничего не говорили. Я была не я, и мне было все равно. Краску не хотелось смывать, хотелось быть такой всегда. Но нельзя.
Я влезла с девочками в нашу огромную ванну, и…
Когда все были чистыми, я продолжала сиять цветом любви и солнца. Мыльная вода стекала по мне, как по настоящему металлу. Коварный Султан запомнил мой кошмар и выкрасил меня несмываемой краской.
Аааа…
Сейчас сижу и пишу золотой рукой. Кожу стянуло, ресницы колятся, волосы как проволока.
Самое интересное, что это… это потрясающе. Это обалденно: быть золотой и знать, что ничего нельзя исправить. Навсегда. Это жесткий изврат, это мои тайные мухи в голове, тайные демоны моих снов. Это кайф. Быть покрашенной несмываемой краской и жить в ней — это чума. Это смерть.
Но… Никогда и ни на кого я так не злилась. Значит, он решил, что он — Бог? Повелитель души и тела? Домогается меня, поссорил с девочками, выставил на посмешище (они с таким кайфом сочувствовали мне — «oh, poor little Chloe»)…
Хотела бежать к нему, но подумала, что он там сидит и ждет — вот я ща прибегу к нему вся такая, и он…
Фигвам.
Слышь, ты, Мэтр-Сантимэтр? Фиг тебе!
Хоть и все равно не могу без тебя. Аминь. Или блядь.
***
Назавтра
Утром пришла на урок.
Вначале издевался — ах, как тебе идет цвет любви и солнца. А потом:
— У меня есть растворитель. Как только ты докажешь, что готова раскрыться мне до конца — я помогу тебе смыть краску.
— Это как?… «Пока не насрешь при мне большую кучу говна — будешь ходить золотая?»
— Именно так.
— Вы копрофил?
— Я ненавижу говно. Но еще больше я ненавижу барьеры между людьми.
— Тогда… я всегда буду золотая. Мне нравится.
— Я знаю, что тебе нравится. Я все про тебя знаю. Это твой выбор, Хлоя…
Аминь. Я ведь и сама знаю, что он все про меня знает. Все. ВСЕ.
Ну уж нет…
— А занятия тоже отменяются?
— Почему же? Раздевайся и иди сюда…
Его прикосновения сквозь краску — это что-то. Трогает вроде и меня, и в то же время не меня. Мучает, а сам властный такой, бесчувственный. Гуру.
Намучил до визга — и все-таки взялся ласкать:
— Тебе выпала честь, Хлоя. Я еще никогда не занимался любовью с золотой девушкой. Ты первая.
— Нет, — говорю. — Дайте мне растворитель, и тогда я подарю вам эту честь.
— ТЫ подаришь мне? Ты не перепутала?
— Нет. (Я даже отошла от него, смогла отойти) Вначале растворитель.
— Я здесь ставлю условия, Хлоя. Я, а не ты.
Молчу. И он молчит.
Блядь, ну как же хотелось кинуться ему в ноги, размазаться сиськами по полу и умолять о прощении, о милости, и чтобы он трахнул меня жестко, грубо, наказал своим членом, а я бы выла от раскаяния…
Блядь.
***
В тот же день
Гуляю по Парижу. На мне — полупрозрачная туника. И краска.
На меня смотрят, за мной ходят, свистят мне, бибикают… Я бы и совсем разделась, если б не менты.
Хоть я и не спасовала, ушла с тренировки, но все равно чувствую себя лужей любовного сока с краской вперемешку. Он что, гипнотизер? Колдун? Пусть все видят, что я золотая, что у меня под туникой ничего нет, что по ногам моим текут подозрительные капли, что я трогаю себя за vaginu прямо на улице…
А он не увидит меня, пока сам не принесет растворитель.
***
Пять дней спустя
Уже почти неделю я золотая.
Ходячая смесь дикого кайфа с дикой злостью.
Девочки не разговаривают со мной. Похоже, что из-за меня он совсем перестал с ними заниматься. И трахать их.
Ну-ну.
***
Через день
Приходила Таня.
«У меня есть растворитель, но я дам его тебе только, если ты переспишь со мной».
Только что позвонила ей и сказала, что согласна.
Жду
Господи…
***
Через четыре дня
Ну что, мой дневничок. Совсем забросила я тебя. Кажется, сейчас самое время описать то, что было. Осознать, разложить по полочкам, привести в порядок.
А было так много, что даже трудно начать.
Буду по порядку. Таня тогда вымыла меня. Краска хоть и с трудом, но сходила.
Она мыла меня и ласкала в ванной, ловко ласкала, офигительно, так, что я таяла под ее руками, недомытая, полузолотая… А потом…
Секс с девочкой, оказывается, совсем особая вещь. Я не смогу описать, почему. Вот именно потому, что девочка. Я не только знала и видела, что трахаюсь с девочкой, но и чувствовала это всем телом. И хотела ее по-другому, и кайф от нее другой. Скользящий, обволакивающий, очень стыдный. Я ведь знала, что Таня ненавидит меня и наслаждается моим грехопадением…
Потом, когда она выкончала меня до полусмерти, я пошла к нему.
Эффект был оглушительный:
— Как ты смыла? Как ты посмела?
— Купила в городе, — говорю. Не выдавать же Таню. — Может, позанимаемся? Я готова.
И принимаю позу. В голове черти гудят, тело после Тани ноет, как больное.
— УБИРАЙСЯ!
Страшно орет. По-зверячьи.
Я убежала к себе. Никогда не думала, что он может так. По-моему, даже ревела, дура. Не могу выдержать, когда на меня орут. Один психолог сказал — «это потому, что ты красивая. Тебе кажется, что все за это должны тебя любить». И ведь правда: кажется.
Утром ко мне явилась девичья делегация. Султанский гарем в полном составе.
— У нас к тебе разговор, Хлоя, — говорит Дженис. — Филипп перестал с нами заниматься. Он не хочет нас видеть. Он нас гонит. Он уже неделю ни с кем не занимался любовью. Это все из-за тебя. Мы пришли, чтобы попросить по-хорошему: прекрати эти свои штучки.
— Какие штучки? — говорю.
— Только не прикидывайся. Ты новенькая, только появилась здесь — и уже сманиваешь его к себе, отбираешь у нас…
Я хотела поговорить с ними по душам. Хотела все им объяснить. Но… Посмотрела на их злые, ревнивые лица — и…
— Да пошли вы!
Я выдала им по полной. Я орала на них, как он орал на меня:
— FUCK YOU!!!
— Ты пожалеешь об этом, — сказала Таня. Дала какой-то знак — и на меня кинулись с веревками.
Это произошло так быстро, что я не успела даже испугаться, и завизжала только тогда, когда уже сидела, привязанная к стулу.
— Мы не будем тебя сильно уродовать, — сказала Таня. — Все-таки ты очень красивая, а такую красоту жалко убивать, хоть ты и сука. Пока ты снова станешь красивой, Филипп успеет немного остыть.
Копец. Я испугалась, как в самом страшном кошмаре. Я орала так, что у меня плясали искры в глазах. Стыдно вспомнить. А они всего лишь достали ножницы и стали стричь меня. Всего лишь…
Обстригли почти под корень. Потом достали какие мазилки, стали поливать мне голову, втирать в волосы…
Развязали…
Я не могла встать. Сидела, как побитая собака, как куча дерьма. Наверно, я ревела, а может, и нет. Они ушли, а я все сидела, сидела, потом вдруг вскочила, кинулась в ванну — смыть эту дрянь, которая стянула мне волосы. В зеркало боялась глянуть… С головы текла бурая пена. Когда смыла — все-таки посмотрелась.
Кричала долго, долго, и что-то расколошматила, по-моему, то ли чашку, то ли кусок мыла. Конечно, они меня покрасили во все цвета радуги: зеленый клок, синий, красный, голубой, желтый, хрен его знает, какой еще… И все обстрижено под боб, криво так, клочками…
Это была не я. Это было настолько кошмарно, что я выбежала из ванной и стала в истерике собирать вещи.
Через полчаса я выбежала из ворот со своей сумкой на плече и с платком на голове, завязанным по-пиратски. Половину вещей я оставила в комнате. Куда я шла, я не знала.
И вот я уже третий день в Париже. Брожу по городу, ночую в фотобудках, как Амели (спасибо ей, подсказала).
Сегодня кончились деньги. На последние я все-таки зашла в парикмахерскую и побрилась налысо.
Налысо.
НАЛЫСО.
Как звучит-то.
И сейчас трогаю свою лысую голову, чувствую вместо волос голую кожу — и не верю. Это не я. Такого не бывает.
Краска здорово подкрасила мне рога, и ее едва оттерли. Тем же растворителем, видно…
Я долго думала, что мне делать. Мысленно я уже стала шлюхой и перетрахалась с целыми пятью клиентами. Один из них был негр. Меня, кстати, все время домагаются негры, и последнего я была почти готова не отшить…
Утром приехала на Шамс-Елизей. Достала трико, переоделась прямо на улице, сверкнула сосками (а что мне — давно уже разучилась стесняться… хотя нет, вру. Стеснялась, чуть не уписалась со стыда) Разные чувачки тут по-всякому просят на хлеб: кто на скрипке, кто на аккордеоне, кто живой статуей… А я положила кепку на асфальт — и давай изображать всякие простенькие балетные фигуры.
Старалась поэротичнее, с прогибами. Не знаю, может, дело в моей лысой голове, а может, в прогибах, но вокруг меня сразу собралась толпа. Правда, хоть фигуры и простенькие, но оказалось, что больше часа я не так могу. Одно дело танцевать, и совсем другое — стоять у всех на виду. Сейчас полдень, а я разбитая, как хрен меня знает кто.
Зато — двадцать три евро и пять центов. Сэндвич с колой, но на гостиницу все равно не хватит. Отдохну вот, и буду опять стоять. Вечером туристы валом валят.
Или съездить в Виллен-сюр-Сен?
Я ведь оставила там, дура такая, свою любимую заколочку. Зеленую, под цвет глаз…
***
Три месяца спустя
Ну, здравствуй, дневничок, здравствуй, мой хороший.
Не повезло тебе со мной: забываю писать. Да и некогда.
Очень коротко о главном. Когда я пришла тогда к нему — он стал кричать:
— Где ты была? Что с тобой? Я чуть с ума не сошел! Боже, как хорошо, как хорошо, как хорошо, что ты в порядке…
Он держал меня за руку и повторял: «как хорошо, как хорошо…»
А я картинно сняла платок:
— Так. Небольшая стрижка.
Я думала убить его. И убила. Но совсем не так, как хотела.
Он замолчал. А потом стал говорить:
— Боже мой, Хлоя… Никогда не думал, что ты решишься на такое… Боже, как тебе идет! Как тебе идет! Как ты прекрасна… Какая у тебя удивительная голова. Благородной, аристократичной формы… Боже мой, какой образ, какое совершенство…
— Больше не называйте меня Хлоей, — говорю. — Теперь я снова Дуня.
— Дюнья, — повторил он. — Боже мой. Таинственное, изысканное русское имя…
Похоже, для басурманских ушей оно действительно таинственное и изысканное.
Он сразу придумал тогда постановку, которую мы сейчас делаем, с таким вот образом — лысоголовой эпатажной Дюньи. И долго, долго рассказывал мне…
А еще он попросил меня заняться с ним любовью. Именно попросил.
Я отказала.
— А если я попрошу тебя выйти за меня замуж, Дюнья? — спросил он.
Я немного офигела. Все получилось совсем не так, как я думала.
— Я не знаю… Я не могу.
— Что мне сделать, чтобы ты согласилась?
— А как же девочки? — спросила я…
Фотограф пришел. Потом допишу.
***
В тот же день
В общем, мы вместе уже три месяца.
Девочек он устроил в балетную академию. Пока меня не было, он поругался с ними, и они не возражали. Так прекратила свое существование школа мэтра Боти. Вернее, в ней осталась одна-единственная ученица.
Она сказала мэтру: «первая попытка манипулировать мной — и я еду домой. Первый поцелуй с другой девушкой — и мы враги навсегда».
Иногда ей кажется, что она офигела и вот-вот грохнется с той высоты, на которую взгромоздилась. Но мэтр держится. Испытательный срок в три месяца, который ему задала офигевшая ученица, подходит к концу, и через неделю ей нужно будет сказать «да» или «нет».
Интересно, что же она скажет?..
А завтра премьера. И потом — куча гастролей по всей Европе. Филипп не выступал восемь лет, и его возвращение на сцену — сенсация. Естественно, что кандидатура его партнерши, которую он предлагает, не обсуждается.
Все-таки иметь крутого папика — это ничего так, хи-хи… По всему Парижу висят наши афиши — PHILIPPE BOTEAUX& DUNYA LEBEDEVA.
Боже, Боже, Боже мой…
Моя лысина мне надоела. Все время оправляю несуществующие волосы. Привыкла, блин. Он бреет меня каждый день — так нужно для постановки. Это, правда, зверски приятно. А когда он лижет мне голову во время секса — я и вообще думаю о том, что никогда не отращу волосы. Никогда. Хотя хочется. Лысой я чувствую себя жестокой, а ведь я не такая. Хочется мягкости. Зато никто не кричит «Лив Тайлё!…»
Но больше всего меня волнует не наша премьера, а событие, которое состоится после нее, если ученица скажет «да». Если она так сделает — мы с Филиппом поедем знакомиться с моей мамой…
С девочками я так и не помирилась, и они до сих пор думают, что я — стерва, отбившая у них любимого султана. Забавно…
Ну вот, опять расписалась. Болтливая ты, Дуська. Хватит.
За работу.
