Эликсир Вофхомото

Тимоти Коллинз продирался к концертному залу сквозь толпу, густую, как джунгли. Черт бы подрал этих импресарио: отчего бы не назначать концерты на выходные? В будни Чикаго похож на муравейник, если ткнуть в него лопатой. Шесть вечера, а ему оттоптали все туфли...

- Дьявол! - ругнулся он, когда на его ногу в очередной раз обрушился чей-то каблук. - Ты что, парень... - и осекся, увидев, что виновник пострадал сам.

В толпу ввинчивалась какая-то старушонка в очках, толкаясь направо и налево, и от ее локтей по толпе шли штормовые волны.

- Эй, леди! В ваши годы...

- Заткнись, мудак, - хладнокровно отозвалась леди, врезав локтем кому-то в живот.

Она была одета в старомодные выцветшие тряпки. Тимоти встречались такие старухи, бойкие и предприимчивые, несмотря на маразм, - но эта была уж очень агрессивна.

- Стой, ведьма! - вдруг донеслось сзади, и старушонка заработала локтями с утроенной силой.

Тимоти вытянул шею: футах в тридцати какой-то громила толкался, как и она, - только он разбрасывал людей, как экскаватор, и двигался не в пример шустрее. Он был краснокожим и шкафоподобным, как Франкейншейн из мультика.

Когда старушонка поравнялась с Тимом, совсем рядом раздалось: – Стой, старая крыса! – Она быстро оглянулась, вытащила что-то из-за пазухи - и вдруг сунула Тиму.

Растерявшись, Тим автоматически ухватил то, что ему ткнули, не успев разглядеть, что же это, - а старушонка уже утонула в толпе. Тут с Тимом поравнялся ее преследователь, врезав ему локтем под дых...

Когда Тим отдышался и проругался - они уже были далеко.

- ...Дьявол! - в тринадцатый раз повторил он и поднес к глазам то, что всучила ему старушонка.

Это была маленькая бутылочка мутно-зеленого стекла, древняя на вид, без этикеток, со сморщенной пробковой затычкой. Внутри плескалась какая-то жидкость.

"Что за хреновина?" - думал Тим, вертя бутылочку в руках и разглядывая ее, сколько позволяла давка. "Лекарство? Наркота? Яд?"

Неодолимое любопытство одолело его. Выбравшись к месту, более-менее свободному от давки, Тим попытался вытащить пробку. «Просто понюхаю», думал он, - «должен же я знать, чего он гнался за старухой...»

Пробка не поддавалась. Тим потянул сильней – и в этот момент его все-таки толкнули.

Пробка с чмоканьем вылетела прочь, а за ней - и бутылка, треснувшись вдребезги о тротуар. Несколько капель попало Тиму на щеку, что-то разлилось по асфальту, а что-то плеснулось в девушку, выходившую из машины рядом с Тимом, – прямо в ее неглубокое, аккуратное декольте.

Девушка тронула рукой верх груди, куда попали капли, и удивленно посмотрела на Тима.

Тим почувствовал, как проваливается в горячую духовку: девушка была красива до неприличия. Вот дьявол!..

- Извините, мисс... О, извините! Это все толпа. Простите!.. Не бойтесь, это не... Простите!..

- Ничего, - девушка улыбнулась, удивленно подняв брови.

Толпа, мгновенно возникшая невесть откуда, относила Тима прочь, и тот выворачивал шею, стараясь запомнить черные индейские глаза и удивленную улыбку. Внутри у него стыл отпечаток ее красоты, сбрызнутый стыдом.

Тронув щеку, Тим поднес пальцы к носу. Они пахли какой-то травяной настойкой, вроде корвалола. «Тьфу! Старушечья бурда. Клопы времен Уилсона...»* Тим разозлился так, что заработал локтями, как давешняя старушонка, и через три минуты был у входа в концертный зал.

____________________________

*Президент США в 1912-1924 г.г. – прим. авт.

***

В вестибюле толпа, казалось, не поредела, а увеличилась. Весь Чикаго, вся Америка сошли с ума от Дженни Уайет, звезды нового поколения, и пробраться в зал было трудно, как в вагон подземки.

Тим был далек от новомодной музыки, от всех этих фолксинглов, рок-н-роллов и ритм-энд-блюзов: он любил старого доброго Глена Миллера, и вообще – в свои тридцать два считал себя человеком, пожившим на свете. Ему ни разу не пришлось слышать Дженни по радио или телевизору, но все вокруг трубили о ней, о ее песнях, ангельском голосе, о ее выступлениях в защиту чьи-то там прав, о том, как она сидела за это в тюрьме и была освобождена под давлением хиппи, о леденящих попытках сорвать ее концерты, опозорить и изувечить ее... Интерес к ней подхлестывался тем, что ей было всего двадцать, и за каких-нибудь три года ей, со своими тихими песнями под гитару, удалось прорваться туда, куда самые ядреные суперстар ползли десятилетиями. Поэтому, когда Тим увидел афишу - он решил, что Дженни, пожалуй, достойна его внимания, и впервые за много лет купил билет на концерт. Билеты стоили от двадцати до пятисот баксов, и Тим решил шикануть: купил за две сотни место в партере, в третьем ряду.

"Хоть рассмотрю ее", думал он, пробираясь к своему месту. Толпа задержала его так, что он не успел повертеться перед зеркалом, поправить галстук и провернуть прочие дела; "авось добегу в антракте до тубзика..."

Тим подоспел в последний момент: не успел он сесть, как погас свет, зажглись софиты, и прямо перед ним раскрылась золотистая пустота сцены.

В глубине ее показалась и плавной походкой вышла вперед хрупкая фигурка с гитарой

Дженни подошла к краю сцены, улыбаясь неописуемой улыбкой, удивленно-застенчивой, будто она впервые на сцене, и ей приятно и неловко, что ее так любят... но Тим не хлопал.

Во-первых, он узнал ее: эту улыбку и черные индейские глаза невозможно было спутать ни с чем. Во-вторых, вся она вдруг врезалась ему в нутро, как нож, и Тим готов был скулить от кома, сдавившего ему горло петлей восторга и тоски.

Дженни пела песню за песней, улыбаясь залу своей застенчивой улыбкой... а с Тимом творилось что-то невероятное. Каждая песня казалась ему откровением царя Давида, каждая улыбка била в нервный ком, зудящий в горле, каждый взгляд сверлил сердце. Тим не понимал, что с ним происходит.

У него не было сил даже насмехаться над собой; "я влюбился в звезду, как мальчишка", думал он, "я не могу жить без ее улыбки, без ее черных волос и ее песен. Что это со мной? Да, она красива, я признаю это; таких девушек встретишь хоть и не везде, но все-таки... Нет, нет и нет! таких больше нет, она одна, одна-единственная, она удивительна, она чудо! Она..."

Ему казалось, что Она поет только для него. Она действительно пела с такой силой, что казалась лучом, вперенным в чью-то душу, и Тим, если бы мог видеть кого-то, кроме нее, заметил бы на многих лицах слезы; но он не видел никого и думал о том, как она удивительна и какой он дурак.

"Я так и останусь для нее невежей из толпы, облившим ее клопиной дрянью", думал Тим. На заднем плане трепыхались остатки ума: "Кто я - и кто Она? Бессмысленно, нелепо... И как теперь жить? Ездить за ней, ждать ее выступлений, как смысла жизни? Черт, черт, черт, черт..."

Двухчасовый концерт промелькнул, как мгновение. По бокам сцены уже теснились поклонники с букетами... "Почему я не купил цветы? Ведь я мог бы подойти к Ней. Мог бы, может быть, даже коснуться Ее... Идиот!"

Вдруг его подбросило вверх, и он, не переставая отчаянно ругать себя, поволокся вслед за своими ногами, которые помимо воли тащили его к сцене - без цветов и безо всякого, хоть размалюсенького повода. "Идиот!.. Скажу ей, что она... Нет, ничего не скажу - только подойду-посмотрю поближе... Может быть, оттуда видна ее грудь... Ее нежная маленькая грудь… Спрячусь за спинами проклятых цветочников, она и не увидит... Ну и ну! сколько лет тебе, мальчишка?" - издевался он над собой, влезая на сцену.

Тело его само клонилось за чужие спины и букеты, избегая открытого пространства. "Боже!.. она ведь может понять, что я в нее..."

Эта мысль вдруг так ужаснула Тима, что он, даже не успев толком взглянуть на предмет своей страсти, шмыгнул за чей-то фрачный зад, стараясь слиться с ним, со стеной и с воздухом.

Зад как раз выходил поздравлять Дженни. Их разделяли каких-нибудь шесть футов. Неуклюже извернувшись, Тим наступил ему на ногу, и тот, выпятив вперед руку с букетом, вдруг оступился и взмахнул ею в воздухе.

Раздался крик. Незнакомец отдернул руку и отлетел прочь, будто букет вдруг превратился в змею; из охапки, падающей на пол, взметнулся столб прозрачной жидкости - и плеснулся в грудь Тиму...

Его пронзила адская боль.

В глазах потемнело, и Тим заорал, пытаясь выпрыгнуть из пиджака, вдруг ставшего огненным; пространство пошатнулось, и Тим упал, ударившись головой об угол сцены.

Он не слышал ни переполоха, ни крика Дженни. Боль в голове и в груди обволокла его с двух сторон, сжала тисками - и вытолкнула прочь.

***

...Сквозь синюшную пелену нарисовалось белое, и в нем - линии и углы; очертился объем, ослепив мозг световым пятном - слева, за гранью зрения. Тим хотел повернуть туда голову - и застонал. Его сдавила боль в голове, в груди - и что-то, обхватившее его всего, как призрак-невидимка в кошмаре.

- Мистер Коллинз... Мистер Коллинз? Вы очнулись? - донесся голос, незнакомый, но в то же время и странно знакомый. - Он очнулся! - крикнул голос куда-то, и над Тимом нарисовались хрупкие плечи в белом, и сверху на смуглом лице - глаза. Индейские, волнительные и обжигающие. Они смотрели на него. – Не слышит... Мистер Коллинз! Как вы? Вы... я...

Тим не понимал. В сознании отсутствовало несколько важных звеньев. "Бред?.."

- Вы не бойтесь. Врачи сказали - два процента... это для жизни не опасно, хоть, конечно, нужно будет подлечить... хорошо, что на вас пиджак был застегнут, и жилетка, и... Боже мой!

Она добыла в ворохе простыней пальцы Тима и сжала их.

Самое невозможное в этом бреду было не сама она, а ее глаза: жгучие, влажные и влюбленные.

- …Вы... вы спасли мне жизнь. Почему? Простите, я несу чепуху. Белибердень... Так говорят у нас в Сан-Диего. Я... я не знаю, что со мной. Вам, наверное, плохо, и думаете: вот дура, не понимает... Нет? Не думаете? Я никуда не поеду. Я отменила все концерты – и в Ричмонде, и в Цинциннати... Я буду здесь, с вами, буду все делать... Вы... странно, да? - я совсем вас не знаю, не знаю, сколько вам лет, что вы любите… Весь вечер я пела для вас. Только для вас. Я думала даже, что это какое-то колдовское зелье у вас было, потому что как бы вы иначе поняли, что этот человек хочет...

"Зелье" - отложилось в сознании Тима.

- ...Вы, наверно, удивительный человек. У вас лицо, как у моего отца. Я... я хочу, чтобы вам было хорошо.

Ее рука нащупала плечо Тима и легонько погладила его

Легко и горячо, как влажный ветерок Юга.

- Простите меня... мне... мою... я ведь женщина, а все женщины сентиментальны... просто я благодарна вам, и... - шептала она, щекоча губами кожу на виске.

Больше терпеть было нельзя.

- Дженни, - услышал Тим свой голос, едва узнав его.

Рука его обхватила гибкую спину и привлекла к себе. Дженни была влажной, трепещущей и близкой, до крика и кома в горле; пальцы, ласкавшие его, забрались под простыню, добрались до кожи, обожгли ее... и наткнулись там на молодца, распиравшего штаны.

Тим охнул... а Дженни, откинувшись назад, глянула ему в глаза. Долго, пристально, как перед боем… и медленно, осторожно откинула простыню.

Он не дышал. Медленно распахнув полы пижамы, Дженни обнажила ему живот и забинтованную грудь, затем - так же медленно спустила штаны с трусами... Молодец оголился - и выскочил наружу, трепеща, как рычаг коробки передач; а Дженни все тянула и тянула тряпки вниз, обнажая мошонку и ноги до колен. Раскрыв Тиму всю срамоту, глянула на него, красного, обалдевшего, - и нагнулась к распахнутому хозяйству.

Нежную кожу щекотнули волосы, упавшие мягкой волной в ноги. Нервно откинув их, Дженни ткнулась в яички, лизнула их, проникла языком в уголок... затем оглянулась, снова посмотрела в глаза… И взяла член в рот.

Тело вдруг проросло радужными цветами, истаяло, набухло, заискрило - и Тим заорал, как от боли.

Язык, окутавший головку, замер:

- Непвиятво?

- Ыыыы!.. - мычал Тим. – Оооо... - и вдруг страшно испугался, что она не поймет и прекратит.

Но она не прекратила - и снова взяла головку в рот, облепив ее сумасшедшей влагой. Тим покачивался и стонал, - а Дженни вылизывала и высасывала его хозяйство, переходя с головки на яйца, с яиц к уголочкам, и оттуда - снова к головке, истаивающей в кисловатой влаге ее губ. Она ритмично мотала головой - и между ног Тима росли и лопались сладкие радуги, распускались гирлянды, рвались влажные фейерверки, и Тим метался, бодая своим рогом сладкие губы Дженни...

Вдруг она вскочила. Тим лежал, выпятив хозяйство до потолка, и смотрел, как обнажаются плечи, гибкий смуглый живот, небольшие, почти детские груди, твердые и тугие, с маленькими коричневыми сосочками - их сразу захотелось заглотить, замучить, высосать вдрызг, - узкие бедра и большой, выпяченный вперед женский секрет, поросший черной жесткой шерстью, распахнутый и скользкий от влаги...

- Прости, - бормотала Дженни, выпутывая длинные гибкие ноги из трусов, - ты простишь меня? Я не знаю, что со мной. - Она залезла на кровать, голая, смуглая и стремительная, и оседлала Тима влажной сердцевиной, продолжая говорить ему: - Я совсем не такая. Я не распутная... Может быть, у тебя есть жена, девушка... но… иначе я умру... ооооу!

Быстрые, легкие пальцы ухватили член, ставший размером с руку, и ввели его в сладкую липкость. Головка обволоклась влагой, в мошонку влипла плоть промежности и ягодиц... "Ыыыыы..." - выла Дженни, сползая ниже, глубже - до основания, до вдавливания в яйца, до слепленности всех складок, - и наконец наделась на Тима плотно, как живой чулок.

Она покачивалась на его члене, поджав ноги - стройная, гибкая, как мангуст, смуглая, почти коричневая, с нежными сосками, пухлыми, как апрельские почки, с трогательно-тонкими плечами и руками, - и смотрела на Тима. Пристыжено, страстно, виновато, дико, влюбленно - и Бог знает как еще...

Черные волосы, прямые и блестящие, разметались по ее плечам. Индейское лицо ее, овальное, нервно-вытянутое, с большим чувственным ртом и огромными глазами, чуть раскосыми, темными и сумасшедшими, как у зверя, смотрело в лицо Тиму:

- Думаешь, я похотливая самка, да?

Резко нагнув ее, Тим свесил к себе ее волосы – и принялся мять ее всю, от грудей до ягодиц.

Он ни о чем не думал, а только гнул тело, пружинящее ему навстречу, ощущал каждой ее, склоненную к нему, сосущую его губы, лижущую ему глаза и уши, - и наподдавал там, снизу, где было жарко и липко, как в кипящем тигле. Дженни влипала в его член, обтягивала его, сжимала, обволакивала тугой пленкой наслаждения, терпко-кипучей, как соль ее губ - и втекала в Тима языком до самого горла.

Краем глаза Тим видел в дверях чей-то любопытный нос; но ему было все равно, и он слюнявил Дженни, как конфету, жестоко всаживаясь в ее мякоть…

- ...Никак очнулся, дорогуша! – вдруг донеслось из коридора.

Голос был хриплым и трескучим, как патефон.

Дженни подхватилась, но было поздно: грузный силуэт загородил дверь.

- Извиняюсь, извиняюсь, ребятки... Работа есть работа. Осмотрю вас, мистер герой, и потом тряситесь хоть до опупения. Не смотрю я на тебя, дорогуша, не смотрю, успокойся, - басил патефон Дженни, голой и красной, как помидор. - Она сидела с вами все это время, мистер. У изголовья, как верный пес. Даже кушать не ходила...

Толстая санитарка с седыми кисточками на верхней губе склонилась над Тимом. Ее лицо было втрое шире лица Дженни.

- ...Репортеры к вам тут ломятся... А вы еще слабый, дохлый, прости Господи, жмур жмуром...

- Репортеры?

- Ну! Ведь вы человек недели. Все газеты о вас трубят. Вот! - в Тима ткнули газетой, и Тим послушно взял ее:

"ПОДВИГ ФАНА" - кричал заголовок

Страна должна знать своих героев! Простой американец Тимоти Коллинз спас звезду Дженни Уайет, прикрыв ее своим телом, когда злоумышленник плеснул в нее кислотой. Дженни не пострадала, злоумышленник задержан, мистер Коллинз с тяжелыми ожогами груди доставлен в больницу Сент-Кристофер. Антирасистские выступления Дженни Уайет настраивают против нее ревнителей старых обычаев. Это уже вторая попытка изувечить Дженни, и скоро ей придется выступать под конвоем полиции, – что, несомненно, добавит пикантности в ее..."

- Так, что у нас тут с бинтами... Так... Так... - бормотал патефон, грузно переваливаясь вокруг Тима. - Так... Как вы хотите, ребятки, а через полчаса надо на процедуры. Все, я ушла. Ушла! Не смотрю я на вас! Только не замучай его, детка! Ты вон какая прыткая, сиськи так и горят, а он из-за тебя чуть не подох, между прочим...

Хлопнула дверь. Тим и Дженни посмотрели на нее, потом друг на друга... на пол полетел халат, натянутый впопыхах на разгоряченные плечи, - и снова океан смуглой влаги затопил Тима, и снова горячий язык жалил его в самое горло...

Они так хотели друг друга, что взорвались на десятом или двенадцатом толчке. Дженни выла и размазывалась мягким месивом по Тиму, - а тот простреливал ее разрядами жидкого огня, долгожданными, как вода в пустыне. Они терлись щеками, царапались, хрипели, кусались - и долго, мучительно кончали, выедая друг друга ртами и гениталиями.

Потом густая, тягучая лавина удовлетворения, жирная, как бульон, залила их сытостью – и лишила силы. Дженни была теплой, близкой и родной... Она росла из Тима, прямо из гениталий, вросших в ее тело, и у нее было его, Тима, сердце, его душа и нервы. Это было удивительно, неописуемо, необыкновенно и блаженно, как в раю.

Доверху полный Дженни, Тим закрыл глаза - и мягко отвалился в сон.

***

Его разбудили толчки, резкие, грубые, будто в него вколачивали сваи.

Они били в висок, пульсируя цветной ноющей болью - "Де! Де! Ирр..."

- Где? Где? - орал кто-то в ухо Тиму...

Веки дрогнули и впустили в себя жесткий свет.

Дженни не было. Вместо нее над Тимом громоздился краснокожий громила из толпы и тряс его за плечо, выкрикивая:

- Где? Где? Где эликсир? Куда ты его дел, кусок бинта?

- Ка... какой эликсир? - переспросил Тим, хоть и сразу понял, о чем речь.

- Эликсир Вофхомото! Старуха отдала его тебе. Великий Эликсир индейцев, дающий тайную силу и... Где он?

- Кто вас впустил?

- Кто надо! Где Эликсир, сраная кишка?

- Эээ... видите ли...

Тим, хоть и впрямь чувствовал себя сраной кишкой – нашел силы более-менее внятно рассказать о судьбе зеленой склянки, умолчав о том, что произошло с ним и с Дженни.

Громила выслушал его; затем, помолчав, потянул носом - и оскаблился:

- Не-ет, парниша. Старого Мэтью не проведешь. Он где-то здесь. Я чую его. Тебе придется отдать его, иначе...

- Послушайте. Я никогда ни у кого ничего не крал. Есть свидетели, в конце концов...

- Ебал я твоих свидетелей в их сраные потроха. Эликсир здесь, и завтра я приду на ним. И если ты не...

Когда Тим пришел в себя - громилы уже не было. "Проклятая миссис Патефон пускает кого попало за бабки..."

Надо было звонить в полицию. Тим попробовал встать, и, к его удивлению, у него получилось. Тело слушалось его, хоть в ушах и шумело, как в вагоне подземки.

Под кроватью Тим нашел свои туфли. Обувшись, он сделал два шага к двери - и остановился, ощутив скрежет.

"Какая-то хрень попала в подошву", подумал он, "камень или стекляшка". Вернувшись к кровати, он задрал ногу - и увидел осколок зеленого стекла, застрявший в подъеме.

Осколок был покрыт пленкой подсохшего осадка. Тим сразу понял, что это.

Поколебавшись минуту, он поднес было руку к подошве, но отдернул ее; посидел, глядя перед собой, затем увидел на тумбочке пинцет, взял его - и, морщась, выковырял стекло. Понюхав его – кивнул: в нос ударила та самая клопиная настойка.

Посидев еще мгновение, Тим снова встал - и вышел в коридор.

- ...Алло, Фредди? Да, это я... Живой, как видишь. Да, да... Фредди, старина, слушай, я все расскажу тебе, но сейчас... Выслушай и не перебивай. У меня есть кусок стекла, покрытый осадком. Ты можешь сделать раствор? Мне нужно к вечеру. В двух шприцах-двойках. Без иголок... Нет, не наркота. Ничего криминального... Слушай, я тебя обманывал когда-нибудь? Ну вот и... Очень обяжешь. Да. Жду курьера через час. Спасибо, старина. - Он положил трубку - и застыл, увидев в дверях Дженни, увешанную авоськами.

- Ну чего ты встал? Ну чего? Вот... я не знала, что ты любишь, и взяла на всякий случай всего побольше. Вот бананы, авокадо... тебе ведь надо витамины...

Она озабоченно говорила, а Тим смотрел во все глаза на хрупкую фигурку, доверху нагруженную всяческой снедью.

***

Когда в дверях показался старый Мэтью, Тим громко крикнул:

- О! Явился – не запылился!

Это было сигналом для Дженни, сидевшей в коридоре.

Мэтью достал пистолет и сказал:

- Считаю до трех. Мне терять нечего. Раз...

- Послушайте!.. Вы хоть скажите, что он дает, этот Эликсир.

- Не знаю я, и не твое дело. Ему лет больше, чем костям твоего прапрадеда

Говорят, что он дает великую силу и власть. Я наследник великого народа, сгнившего в ваших резервациях, и я имею на Эликсир больше прав, чем любой ублюдок вашего бесцветного железного племени... Хватит трепаться! Раз... Два...

Но за дверью уже слышались шаркающие шаги миссис Патефон.

- ...Ну, и в чем дело, дорогуша? Обделался, что ли, или с чего это я тебе понадобилась?..

Мэтью спрятал пушку в пиджаке, кусая губы.

- Почти. Дорогая миссис Пат... то есть... погодите... сейчас будет... сейчас, сейчас будет... ПРИКООООООЛ!!!

Тим и Дженни одновременно выпустили из шприцов тонкие струи: Тим - в бесчисленные щетинистые подбородки миссис Патефон, а Дженни - в угрюмую физиономию Мэтью.

- Что за шуточки? - возмущенно хрипела Патефон, утираясь рукавом. Тим и Дженни хохотали, старательно изображая киношных придурков. - Дорогуша, и вам досталось, бедненький мой, - обратилась она к Мэтью. - Ну и молодежь пошла... Никакого уважения к старшим...

- Никакого! - вдруг отозвался Мэтью, глядя во все глаза на миссис Патефон.

- Бедненький... Засранцы такие!.. Вот я вас! Поешь ты душевно, детка, но в голове у тебя, видно, мозгов ни капли, как и у твоего кобелька... Позвольте, мистер, бедненький мой, я протру, - миссис Патефон достала платок и заботливо вытерла небритую медную щеку.

- И у вас... тоже... - вдруг пробасил Мэтью, глядя на нее сверху вниз, как огромный пес на младенца. - Вот тут... Можно? - и он торжественно, как в церкви, коснулся морщинистого виска миссис Патефон.

Дженни переглянулась с Тимом, раскрыв рот.

- Идемте, мистер...

- Драм. Мэтью Драм.

- Идемте, мистер Драм, я угощу вас... У меня тут припасено кое-что для хороших людей... Только особых, совсем особых гостей... Ууу, охламоны! - оскалилась она на Тима и Дженни, выходя из палаты под ручку с Мэтью. - А в вас сразу видать человека почтенного, культурного, не то что... - слышали они удаляющийся голос с шарканьем вперемешку.

...Дженни смотрела на Тима, распахнув глаза; затем они оба, как по команде, прыснули - и Дженни прыгнула к Тиму в объятия.

- С ума сойти... - стонала она, прижимаясь к нему. У того болела грудь и голова, но он хохотал, не в силах остановиться. - Теперь понятно, почему мы... И ведь это раствор, а ты облил нас концентратом! Любопытно, надолго ли...

- Думаю, навсегда.

- Почему?

- А что, тебе не ясно? Прислушайся...

Дженни замолчала, вслушиваясь в щекотный ток, втекавший в нее из Тима, как горячий сироп.

- ...Да. Ты прав. Ты прав... И что с этим делать?

- Что делать? - Тим держал Дженни за бедра, прижимая ее к себе. - Тебе в самом деле непонятно, что с этим делать? А с этим что делать? Вот с ЭТИМ? - Тим сжал тугой сосок, распиравший блузку. - И с ЭТИМ? - бормотал он, впиваясь во влажные губы...

В следующую минуту уже не было двух отдельных фигур, а был единый клубок рук, рвущих друг с друга одежду, и ног, сплетшихся в узел. Минута - и оголенные бедра распахнулись, и плоть вошла в другую плоть, и лобки слепились в бодливый ком...

Тим был в ней прежде, чем последняя тряпка упала с ее тела; он ворочался и пихался, вдавливая визжащую Дженни в кровать, шуровал в горячей теснине, бодая тело, надетое на него... Они сцепились лобками, потеряв все точки опоры, и извивались на кровати, как клубок осьминогов; яростно сучащие и брыкливые ноги, мохнатые, розовые – и смугло-коричневатые, матовые, как кегли, - молотили воздух, взбивая простыню, пространство и друг друга, пытаясь оттолкнуться от невидимой опоры, чтобы крепче боднуть Там...

Раздался грохот: матовые ноги лупили по кровати, ибо их хозяйке жестоко высасывали соски. Затем они выгнулись подковой и оплелись вокруг мохнатых ног, как лианы, игнорируя законы анатомии; раздалось надрывное "ооооооууу!.." - и матовая нога снова брыкнула воздух, сбросив на пол клубок газет.

Те шлепнулись на пол, раскрывшись на передовицах:

"ЦЕНА ПОДВИГА! Поп-звезда Дженни Уайет занималась ЭТИМ со своим спасителем Тимом Коллинзом прямо в больнице! Она не постеснялась никого и ничего, отдавшись порыву страсти в общественном месте. Всякий раз, когда медперсонал заходил в палату Коллизну, Тим и Джейн занимались Этим!.. КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ О САНТА ДЖЕЙН! Искушение святой Джейн! Падение святой Джейн!.. - верещали заголовки, сопровождаемые полуприличными картинками, не имевшими ничего общего с девушкой, кричащей под ненасытным тараном Тима.

- ...Страшно подумать, что мы могли бы так и не встретиться, голубочек мой, - бормотал за дверью скрипучий голос. - А что же это наши засранцы там делают? Неужели опять... Точно! Ну прям как кролики, честное слово! Ай да поют пташки!.. А давай-ка заглянем к ним... незаметненько так... полюбуемся на голубков...

Дверь бесшумно приоткрылась, и в щель вперились две пары любопытных глаз.

Их взглядам предстала отчаянная картина: голая, роскошно-смуглая красавица, вжатая в угол кровати, и на ней - яростно прыгающее тело в бинтах. Дженни выгибалась, протыкая сосками потолок, и молотила кровать пятками, смуглыми, как кремовые шоколадки. Вокруг бушевал вихрь простыней, бинтов и газет, разбросанных по всей палате...

- Вот засранцы, - мурлыкнула миссис Патефон и облокотилась на дверь, пристраиваясь поудобней. Мэтью молча сопел, обнимая ее необъятную талию.